ОСОБНЯК С. ЧАЕВА

ОСОБНЯК С. ЧАЕВА
Если не зайти внутрь, уникальный замысел архитектора Владимира Апышкова (1871-1939) останется непонятым. Дом и снаружи незауряден. Однако, даже обойдя его со всех сторон, не понять главной интриги. Компактный объём здания асимметричен, но для начала ХХ века это скорее правило, вход — с угла, и в этом тоже нет ничего необычного. Детали фасада в ходе перестроек менялись, а сидевшая на свесе кровли дева и вовсе исчезла — видимо, свалилась. Такова участь многих скульптурных деталей тогдашней архитектуры, и о них не стоит жалеть, ведь не в этих порой пошловатых украшениях новации стиля модерн. Новации — в трактовке формы, которая здесь раскрывается лишь изнутри. Прямоугольник основной части дома решительно пересекает диагональ, словно зодчий, выражая несогласие с традиционно слишком простыми планами домов, перечёркивает их. Диагональ эта развивается ещё и снизу вверх. Многочастная лестница ведёт от одного скругленного угла (вход) к другому (зимний сад), там разворачивается и движется в обратном направлении. По пути она расширяется, становится светлей, на 2-м этаже возвращается в центр здания и продолжается металлической винтовой лестницей — служебной, но не спрятанной, а, наоборот, выставленной напоказ. На плане можно видеть, как к скруглённым углам добавляется ещё и круг центрального помещения. Это что-то вроде атриума — крытого внутреннего двора — необычного цилиндрического объёма. Ожидаемый в таком случае стеклянный купол в поликлинике заменило зеркало, которое лишь усложняет восприятие пространства. Взгляд вошедших и озирающихся посетителей оказывается иронично обращённым на самих себя, как только они поднимут очи горе.
Может показаться, что многоуровневое пространство не способствует камерности и уюту частного дома (не дворец ведь, не резиденция!), но такая игра — общее место экспериментов модерна, по всей видимости идущих от новаторских вилл бельгийца Анри ван де Вельде.
Придуманная Апышковым диагональ беспрецедентна. Единственный аналог можно отыскать в творчестве московского авангардиста Константина Мельникова, который именно так выстроил советский павильон на Парижской выставке 1925 года. Только там диагональный проход был хорошо виден снаружи, здесь же он спрятан за менее оригинальным внешним убранством особняка. В более консервативных конструктивистских зданиях советского Ленинграда и подобного не встретишь, хотя остеклённые углы порой появлялись в архитектуре как раз больничных учреждений, — таков морг Боткинской больницы Александра Гегелло или же поликлиника на 2-м Муринском проспекте Ноя Троцкого. В последнем случае за скруглённым стеклянным углом тоже прячется лестница, только она убрана в глубь здания.
Всё это совершенно не похоже на рядовой памятник стиля модерн, где акцент делался на свободное сочетание равноправных объёмов, более или менее соответствующих расположению внутренних помещений. На архитекторском жаргоне это называется «планировка изнутри наружу». Делалось так не для достижения большого удобства — это уж как получится, — а чтобы уйти от надоевших осевых симметричных построений и дать возможность уже по внешнему виду здания понять, где находится гостиная или столовая с большим витражом, а где — длинный коридор или лестница, вынесенная в отдельный объём. В больших доходных домах этого достичь, как правило, не удавалось, и вся новизна модерна сводилась в них к популярным в народе «декадентским» затейливым деталям. Лишь в частных особняках архитекторы получали большую свободу, пускай и ценой изъятия такой постройки из градостроительного контекста: многие из этих вилл полностью или частично скрыты от любопытных глаз за деревьями частных садов. На Петроградской стороне в пору её стремительного освоения, последовавшего за открытием Троицкого моста, сельский, усадебный характер ещё какое-то время сохранялся, особенно на окраинах. Именно там, в первую очередь на Каменном острове, можно найти самые смелые эксперименты петербургского модерна. Наступавшие доходные дома положили конец такого рода застройке, и вскоре авторы нетривиальных решений стушевались под натиском капитала.
Но в начале века успели построить один особняк у самого моста. Это дом Кшесинской, с садом за изящной оградой да еще и с беседкой, но все же не изолированный от города. Почему и можно, не входя в дом, понять замысел его зодчего Александра фон Гогена. Возведённый почти одновременно дом Чаева противостоит особняку Кшесинской. Если творение фон Гогена почти обо всём успевает рассказать зрителю ещё до того, как тот войдёт внутрь, дом Чаева многого загадочно недоговаривает: ни как он устроен, ни где у него главное, а где второстепенное. Никакого «изнутри наружу» — только посетив особняк, зритель понимает, где замысловатая планировка выходит на поверхность, осторожно обнаруживая себя.
Апышков гораздо последовательней. Вот почему стоит зайти в это здание, пускай не сохранившее многих деталей интерьера, но, по счастью, не утратившее главной находки автора. Лестница здесь диктует внутреннее устройство всего дома, как в каком-нибудь дворце эпохи барокко, где именно лестничный пролёт — вещь сугубо утилитарная — становился и самым парадным, и наиболее объемным интерьером. Только если в барочных дворцах, как и в более позднюю эпоху (например, в здании Русского музея), лестница была строго симметричной и располагалась в центре, а асимметрия тесных винтовых лестниц старинных замков ассоциировалась с сугубой необходимостью (такие лестницы продолжали делать для слуг), то Апышков заставил и стены здания повторять повороты этой парадоксально асимметричной парадной лестницы, создав ей роскошное обрамление из растений зимнего сада и стекла.

Хозяин — инженер-путеец Сергей Чаев, в 1913 году товарищ (заместитель) министра путей сообщения, а после революции и сам министр в белогвардейском правительстве Деникина — вскоре разочаровался в своём доме и в его стиле. Но не в зодчем. Продав особняк на Лицейской улице, Чаев поручает строительство нового всё тому же Апышкову. Но на набережной Малой Невки, №16, тот строит совершенно в другом стиле, ориентируясь на самые последние веяния — на повальное увлечение классикой